Пустяки

Принимаю поздравления. Впервые за восемнадцать лет в Израиле прочитала книжку на иврите не по учебе, не по работе и не для ребенки, а для собственного удовольствия.
 
Амос Оз "Черный ящик". Эпистолярный роман.

Хорошо пишет Амос Оз, прямо-таки очень хорошо он пишет.
Kрасивый, глубокий, мощный, сумеречный какой-то иврит. 
Хоть и не родной мне язык и чувствую я его катастрофически слабо, но тут наверное нельзя было не заметить, как сливаются в страстных смихутах древние слова, как легко просеивается сквозь строчки  ирония, горечь, отчаяние, желание, страх, беззащитность, неумение примириться с собой,  неумение простить себя и простить другого.

Только нельзя читать это в русском переводе. Потому что нельзя. Есть в переводе какие-то отдельные удачные строчки, но есть и такие от которых челюсть сводит, как от донельзя фальшивой игры актера. Ну не говорят так по-русски, и не пишут. И уходит, пропадает, искажается голос автора. Где вы, редакторы, ау? А ведь книга-то очень русская почему-то. Не по сюжету, не по антуражу, по духу. Потом уже прочитала, что хотя автор и родился в Израиле, был киббуцником и никаким местом не чувствовал себя связанным с русской литературой, в какой-то момент сам признал, что у его прозы русские корни. Может это и утка конечно, не знаю.

Прочитала пару рецензий. Мамочки. Я фигею. Что ж они читали-то, если пишут ТАКОЕ. Особенно впечатлил пассаж про то, что "в конце все помирились и любовь победила". Много думала....

Eще немножко про страшные сказки.

Сказка тем страшнее, чем сильнее идентифицируешь себя с персонажем, подвергающимся СТРАШНОМУ.
Поэтому Андерсен меня никогда не пугал.  Решительно не могу представить себя отправляющейся в Лапландию за Каем без варежек и шубки. Я бы скорее тихо страдала дома. Недолго. Года три. Может четыре. Может всю жизнь. И хрен бы я отрезала себе язык, чтобы заполучить две хорошеньких ножки. Так бы с хвостом и плавала.

Пугали меня в детстве вещи гораздо более земные и реалистичные.

Как я уже писала в комментариях, две Самые Страшные для меня сказки - история про то, как Тема вытаскивал из колодца Жучку и история о Черной Курице. Первая - просто порыв животного ужаса и физического сострадания, бог с нею, а вот вторая - тяжкие нравственные страдания. Представить себя на месте Алеши, который из лени и недомыслия натворил НЕПОПРАВИМОЕ я могу за милую душу. Бррррр....

А еще страшными для меня были рассказы Зощенки про Лёлю и Миньку. Да-да, именно Зощенки, а не каких-нибудь там ужаслых братьев Гримм. Я думаю, что папа Лёли и Миньки - страшный человек. МонстЫр. Из-за  калош, по глупости отданных старьевщику, довести человека до того, чтобы через сорок лет, покупая себе мороженное, он каждый раз думал, а заслужил ли он, блин, это сладкое..... Ёуууууу, как говорят у нас на деревне.

А вас какие сказки пугали в детстве? А сейчас?
 

Кстати, кроме Тирле, Дирле, Пирле и белки Сирле, в Нильсе есть еще медвежата Мурре и Брумме и их мама, медведица Мурлила. И ворон Фумле-Друмле. И еще гусят Мартина и Марты зовут Юкси, Какси, Кольме, Нелье, Вуйси, что впрочем, в переводе на русский означает просто Первый, Второй, Третий, Четвертый, Пятый.

*******
Одна из глав сказки про Фердинанда Великолепного начинается с фразы: "Итак, они поурчали, как старые друзья."
A вы часто урчите со своими старыми друзьями?

Книжек было мало.

Тонкий летающий Башевис кончился за полтора дня.

Cреднeго Роменa Гари с подробными страданиями шестидесятилетнего дядьки про то, как  "а_вдруг_я_не_смогу_или_смогу_но_не_так" хватило дня на три-четыре. Это надо же - на такую тему перевести двести шестьдесят страниц бумаги и буковок и в конце чуть не самоубить бедного героя. 

Любимого Лавренева, с полынной горечью недлинных, пронзительных слов, с шорохом набегающих друг на друга прозрачными пенными волнами, я взяла не для себя, но прочла и его тоже, бог знает в какой раз. Oдин из рассказов почему-то совсем не помнила, и оказался он слишком уж жутким, пожалуй что и чернушным, снился даже потом. Впрочем, чернушное есть у Лавренева почти везде, достаточно вспомнить плавающий в синь-воде голубой глаз поручика Говорухи-Отрока. Bсе равно люблюнимагу.

Лавренев кончился. Взгрустнулось. Вздохнувши два раза, прочла Королевство Кривых Зеркал и Праздник Непослушания, взятых для хомякоукладывания. Даааа.... Королевство, впрочем, весело написано и, несмотря на пионерскую оскомину и квадратную мораль, читать интересно. А Михалков... О, Михалков...  :

Малыши во сне плакали:  "Хочу к маме!" Тем,  кто был постарше,  снились кошмары -  будто кто-то их угощает мороженым!  -  они в  ужасе просыпались и потом долго лежали с  открытыми глазами,  думая о  том,  что хорошо бы опять заснуть, а  утром  проснуться от  ласкового прикосновения руки  и  знакомого голоса:  "Пора вставать!" И они засыпали, оставляя на подушках мокрые следы своего раскаяния.
( толстый шрифт - мой, уж больно фраза гениальная )

Нет, я не жалуюсь, я в принципе привык бы и к тому, что мир бывает невнимательным и черствым, что благородным образцам он соответствует не шибко или требованьям высшим отвечает не вполне. Черт с ним! Не отвечает, и черт с ним! Но почему и как, в каком небывалом приступе беспричинной гениальности тот же самый человек написал:

Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел,
Борис молчал,
Николай ногой качал.

Дело было вечером,
Делать было нечего.

Галка села на заборе,
Кот забрался на чердак.
Тут сказал ребятам Боря
Просто так:
- А у меня в кармане гвоздь!
А у вас?
- А у нас сегодня гость!
А у вас?
- А у нас сегодня кошка
Родила вчера котят.
Котята выросли немножко,
А есть из блюдца не хотят!

- А у нас в квартире газ!
А у вас?

- А у нас водопровод!
Вот!

- А из нашего окна
Площадь Красная видна!
А из вашего окошка
Только улица немножко.

- Мы гуляли по Неглинной,
Заходили на бульвар,
Нам купили синий-синий
Презеленый красный шар!

Eще через два-три дня Михалков и Губарев закончились и я поймала себя за чтением тоненьких детских книжек, взятых для смостоятельного хомякочтения. Хаврошечка пошла хорошо, но на книжке со странным названием Доктор Eнот поняла, что еще немного и начну учить наизусть этикетки на коробочках с кремами.

Пришлось ехать домой.

В следующий отпуск возьму БСЭ и выyчу наизусть. 

Рассказы Азимова Айзека - как семечки. Попадет в руки пакетик - сгрызешь весь сидя перед телевизором, несмотря на то, что шелухи втрое больше, чем ядрышек, да и сами по себе ядрышки мелковаты, суховаты и монотонны. Но если непременно нужно что-нибудь погрызть, сидя перед телевизором - самое то. Хотя я все-таки больше люблю черные сухарики с солью.

Рассказы По Эдгара Аллана мне посоветовал прочесть Брэдбери, почитая его за ОГО. По Эдгар Аллан - подробен, усидчив и умеет три вещи - шутить шутки юмора, бояться быть похороненным заживо и описывать различные способы выживания в экстремальных условиях. Лет 50-70 назад он наверное читался, потому что пишет неплохо, а сегодня шутки юмора хоть и остроумны, но уже не смешны, а быть похорененным заживо на фоне всего остального, что творится вокруг, вроде не так и страшно.

Я люблю Жванецкого.
У него есть СВОЯ интонация. 
Ее неожиданно слышно даже когда читаешь с листа или с экрана. 
И это, по-моему, самое важное в нем, в его текстах.
И еще, его тексты, они немножко как "тест на вшивость". 
Они изначально непросты и, в отличие от задорнопетросяноизмайловых, требуют уровня, что тоже немаловажно.
Тут на днях где-то в комментариях у френдов мелькнуло о том, что Жванецкий пошл и только игра Райкина могла сделать из его текстов что-то стоящее. При всем уважении ко всем, мне-то кажется, что все было наоборот. По-моему, игра Райкина тексты Жванецкого убивала, сводя их к кондовой конкретике, к карикатурному сатирическому персонажу - пусть даже мастерски сыгранному, которого у Жванецкого нет и быть не должно.
Тексты Жванецкого должны читаться не изнутри, а снаружи, даже немножко сверху.
Так мне кажется.

Все это к тому, что сходила сегодня на Жванецкого и мне грустно и немножко тошно.
Kонцерт в разговорном жанре - это сложно. Там не только текст, но и человек и его ужимки и его манера стареть и его желание нравиться и его заигрывание с публикой и сползающие брюки и все-все-все. И уже не разделишь человека и автора текстов, потому что это не литература, на сцене все как на ладони.

Я все понимаю. 
Я понимаю, что всем хочется кушать, что всякому страшно - вдруг его время уже ушло, что это очень трудно - выйти на сцену и не сказать лишнего слова, не сделать лишнего жеста.
Но ведь и не увидеть тоже трудно.
Мы тут живем немножко в междумирье.
Израильтяне, желая сделать нам приятное, говорят специальнозаученное слово "работа" и ,что культуру привезли сюда мы.
Гастролеры с той же целью говорят специальнозаученное  слово "шалом" и рассказывают, что культура уехала вместе с нами.

За это мне неизменно хочется встряхнуть.
Встряхнуть и сказать "НЕ НАДО ЭТОГО! Нам не нужно это!"
Просто живите рядом. Просто работайте на сцене.
Не надо рассказывать нам о нас, вы о нас ничего не знаете.
Расскажите о себе и тогда мы может быть узнаем что-то новое о нас.
Но сами.
Для этого у нас голова.
Мы в нее не только едим.

Как-то вот так.

Прочитав Алису в Зазеркалье, полюбила ее больше, чем Алисы в Cтране Чудес. Случай исключительный и даже феноменальный, потому что чаще всего продолжения гораздо хуже начал. Даже не знаю, в чем тут фокус. Возможно Зазеркалье легче перевести на другой язык, не отпугнув невежественного читателя ничего ему не говорящими аллюзиями. Мне до сих пор кажется, что конец Алисы в Cтране Чудес, там где она беседует с Грифоном и Морской черепахой, не дался переводу, так и остался он там сырым непрожеванным куском, застрявшим в горле. А шахматное Зазеркалье хорошо ложится на все хитросмешные и хитрогрустные хитросплетения.
*****
Прочитав Волшебника из страны Оз, задумалась. 
Думала долго, но так и не поняла, с какого перепуга Волков подписал свое имя под Волшебником Изумрудного города. Ну придумал он еще пару лишних имен и опустил пару глав. Написал бы "перессказ", а не "перевод". Первоисточник ведь даже и не указан нигде. Наглость - второе счастье, м-да.
И еще вот о чем задумалась.
После прочтения волковского Волшебника, я тут вроде бы писала ( а может и не писала, не помню ), что и Страшила и Железный Дровосек и Смелый Лев шли к волшебнику за тридевять земель, чтобы попросить то, что у них есть и так. И правда, часто мы живем, как испорченные часы и для заметить, что любим , ждем, чтобы кто-нибудь привесил нам плюшевое сердце на ленточке, а для  заметить, что думаем, чтобы напихали нам в голову отрубей с булавками.
А в этот раз меня другое толкнуло в бок. 
Вот эти персонажи - Страшила и Железный Дровосек, ведь непонятно, где они сами, где их жизненная сила прячется. 
У Страшилы ее можно с натяжкой привязать к тряпке, из которой он сшит. Когда солома отсырела, а нарисованное лицо смылось, осталась только тряпка. Потом его набили свежей соломой и нарисовали новое лицо. Но ведь пока он был просто тряпкой, он и не жил. Жить стал только с того момента, как Дороти (Элли) ему нарисовала глаз. Он тогда им сразу подмигнул. Так что вроде бы получается, что и сама по себе тряпка ничего не стоит.
С Железным Дровосеком дело обстоит еще круче. Он ведь сначала был обычным человеком, а потом злая колдунья сделала так, что ему топором отрубило руку. Он сделал себе новую руку у жестянщика. Oна наколдовала отруб второй руки. Он и вторую руку заказал у жестянщика. Tак потихоньку все части живого тела отрубались и заменялись железными. В итоге дело дошло до головы и вот тут появляется убийственное по силе воздействия предложение: 
"В первую минуту я решил, что этому горю уже не помочь, но жестянщик смастерил и голову". 
Oн все равно остался собой, даже после полной замены всего тела. 
Вот это я понимаю, полный отрыв духовного от физического. 
Йоги и тибетские монахи нервно курят в сторонке.
Тут на самом деле серьезный вопрос ставится. 
О том, где мы и что такое мы.